Женщина по имени Солнце. История великой любви - Инна Тронина

В дальнейшем я узнала, что не только в Кувейте, но и в других, «горячих точках» снимают «фильмы ужасов»; и заняты в них, как правило, одни и те же актёры. Если не хватает реальных свидетельств военных преступлений, телевизионщики подменяют хроникальные кадры, выдавая картинку одного конфликта за свидетельства другого. Или просто, как в случае с той дамой, нанимают подставных лиц, которые должны поведать миру о леденящих кровь фактах.

Так вот, клянусь Аллахом, я этого не делала и не сделаю. Мне нет нужны, обращаться к кому-то за подтверждением своих слов; я всё подтверждаю сама. И уже никто никогда не скажет, что ужасающая трагедия в бомбоубежище района аль-Амария, грянувшая в феврале девяносто первого года, являлась инсценировкой. Случись такое в какой-то другой стране, убийц заклеймили бы сразу и навек.

Тогда я не жила в Ираке, но точно знаю, что две «умные» бомбы с лазерным наведением, сброшенные «Стелсом» на укрытие, уничтожили несколько сотен мирных жителей. Бункер подготовили для вождей, но буквально накануне его статус поменялся. Для населения не хватало убежищ, а это считалось самым надёжным. И многие отправили туда свои семьи. Я часто воображала себя и своих детей в том аду, в аль-Амарин. Пусть каждая мать представит там себя с ребёнком!

Налёты следовали один за другим – волнами, без просвета, без перерыва. Люди думали, что хоть внизу, за хорошо укреплёнными перекрытиями, им удастся поспать. Забывшимся повезло, они не успели понять, что случилось. Одна бомба влетела в вентиляционное отверстие и проделала проход для другой. Та взорвалась уже внутри. Люди сгорели заживо, и силуэты некоторых из них отпечатались на бетонных стенах. Я побывала там не единожды, много лет спустя, но мне чудился запах горелой человеческой плоти.

И это только один символ, а их было множество. Но тогда кричали об устаревших ракетах СКАД, возможности которых несравнимы с возможностями «умных» бомб! И, узнав об этом, я поняла, что «мировое сообщество», не таясь, объявляет жителей нашей планеты не равными перед Богом и законами. Одних можно истреблять десятками тысяч. Даже если их пожалеют, то, между прочим, наравне с птицами, погибшими в загрязнённых нефтью водах Персидского залива. А других нельзя не то что уничтожить, а даже напугать, побеспокоить, просто уличить во лжи…

Я поняла это раз и навсегда, а после уже не знала ни сомнений, ни слабости. Наверное, не мне казнить и миловать, тем более что врач должен быть гуманным и сострадать даже противнику. Но я хотела бы увидеть такого человека, который действительно способен пожалеть врага! Не перед телекамерой, не перед газетным репортёром, не в обыденном, ни к чему не обязывающем разговоре! Нет! Пусть он потеряет семью, как в аль-Амарии, или вынесет то, что выпало на мою долю, или как-то ещё жестоко пострадает. А потом простит убийц, имея возможность им отомстить, а не из трусости или лени.

Да, я хотела бы взглянуть на него, прежде всего как врач, и всесторонне изучить мотивы его поведения. С моей точки зрения его поведение неадекватно. Человек просто болен. Я не могла бы исповедовать христианство, и благодарю Аллаха за то, что мне выпало быть Его рабой. Существуют преступления, не подлежащие забвению и прощению. Жертва должна отомстить или умереть, дабы избежать позора.

Я – обыкновенная женщина. Умею любить и жалеть, смеяться и плакать. Чувствую боль своих пациентов и от души сострадаю им. Но это вовсе не значит, что я лишена права ненавидеть врагов.

В начале две тысячи четвёртого года по европейскому календарю я оказалась в плену у шиитской банды, услугами которой пользовались американцы. Если нужно было выполнить грязную работу, похитить каких-то людей, допросить их с применением зверских пыток, а после убить, но самим остаться чистыми, оккупанты обращались к своим формальным противникам, а на самом деле – подручным.

Все, кто видел в Интернете кадры с записью казни бывшего президента Ирака, наверное, запомнили, как собравшиеся вокруг эшафота выкрикивали одно слово, вернее имя, – Муктада. Муктада ас-Садр, который, по слухам, и приводил приговор в исполнение, скрываясь под маской, на людях громогласно проклинал захватчиков, а сам служил у них палачом. Если бы те бандиты узнали, кто я на самом деле, не пощадили бы меня ни за что. Более того, предали бы самой ужасающей казни из тех, которые практиковали в отношении своих врагов.

Но люди, захваченные вместе со мной той январской ночью, не выдали меня даже ради того, чтобы спастись самим. Им отрезали головы у меня на глазах. Насчёт меня долго решали, как поступить, – побить камнями, повесить на автомобильном кране или попросту расстрелять. Мы нарвались на засаду в доме одного из повстанцев, которому требовалась срочная операция; он был ранен в ногу.

Но шиитские боевики опередили нас, вырезали всю семью раненого, самого его разорвали между двумя джипами, а в доме оставили своих людей. Их было десять человек, а нас всего пять. При мне был саквояж с хирургическими инструментами. Боевики Армии Махди сообразили, что я собиралась оказывать помощь повстанцу-сунниту, а, значит, связана с ними.

Я уже готовилась в последний раз произнести шахаду и мысленно просила прощения у остающихся сиротами детей. А убийцы веселились, кидая жребий, потому что никак не могли выбрать вид казни. К их неудовольствию, выпал расстрел, и меня немедленно потащили за дом, швырнули к стенке. В тот момент я больше всего боялась, что убийцам захочется ещё со мной и поразвлечься…

Бородатый громила уже совершал намаз, прежде чем прошить меня из автомата. Я, стоя у глинобитной стены, молилась тоже. Тела четверых моих спутников, два часа назад живых и сильных, остывали рядом с хозяйственной утварью в лужах высыхающей крови, под навесом.

Но вдруг к воротам подъехала машина, и из кабины выпрыгнул другой бородач. Он махнул рукой моему палачу, и тот нехотя опустил оружие. Оказалось, что одному из вождей «Армии Махди» срочно требуется врач-женщина. У его жены внезапно осложнились роды, и ребёнок пошёл спинкой. Будущий отец воззвал к Аллаху, и Он услышал молитву.

Мне пришлось, едва избегнув расстрела, выбросив на какое-то время из памяти ужасные сцены казни моих друзей, производить поворот и извлекать младенца из чрева четырнадцатилетней девочки. Когда на женской половине раздался плач его сына, боевик приказал не только отпустить меня, но и доставить под охраной туда, куда я захочу.

Каким-то чудом мне удалось удержать сознание до тех пор, пока тот же грузовик не высадил меня в двух кварталах от больницы, где я раньше работала. Идти на явку я не хотела из-за возможной слежки, а потому постучалась в знакомые двери и попросила о помощи. В тот момент у меня была температура под сорок, озноб, а дальше начался бред. Я боялась лишиться рассудка после того, что увидела этой ночью, но через неделю прошёл кризис.

Я смогла покинуть госпиталь, где меня выходили бывшие коллеги, предусмотрительно спрятав в подвале, и вернулась к Абу-Валиду с его ребятами. Там и узнала, что меня уже успели оплакать, считая погибшей. Вскоре я навсегда покинула Ирак. Больше я не имела права испытывать судьбу. Мы с Абу-Валидом, ещё не оправившимся от тяжелейшего ранения в шею, через Иорданию выехали из страны, за которую сражались, не щадя своих жизней.

Меня уже слишком хорошо знали – и американцы, и местные их прислужники. Я более не могла свободно передвигаться по Багдаду и его окрестностям, чтобы прооперировать того или иного раненого. Раньше я делала это часто, и всякий раз удачно. Но дважды мне пришлось сильно поволноваться. О том, что произошло со мной шестью месяцами раньше, летом две тысячи третьего года, я расскажу позднее.

Наверное, кое-кого удивляет, что я откровенно говорю о своём тяжком прошлом. Но то, о чём вы читаете сейчас, давно известно моим недругам. Они имеют все основания опасаться меня, и потому украсили моё запястье серым пластмассовым браслетом. Вряд ли он может обрадовать женщину, но я горжусь им больше, чем всеми своими драгоценностями. Электронный наручник постоянно напоминает мне о страхе, который испытывают передо мной противники.

Они пометили меня, как скотину. Постоянно следят за мной и в Египте, и в России, куда я приезжаю к брату и детям, а перед тем мучительно долго согласовывают формальности. Меня круглосуточно стерегут, и будут стеречь ещё долго. Без суда я приговорена к унизительному, тяжкому наказанию. Те, чьей волей я когда-то оказалась в Ираке, спустя много лет объявили виновной именно меня. Объявили шпионкой, а после наказали за экстремизм.

Это называется «ограничение свободы». Человек находится на воле, но возможность его передвижения существенно сужена. Только с этим «подарком» я имела возможность покинуть американскую тюрьму, куда была заключена в начале две тысячи шестого года как предполагаемая сообщница исламских фанатиков-террористов. Через тринадцать месяцев после бегства из Ирака меня всё-таки арестовали. Абу-Валид, к счастью, остался на свободе. В противном случае его ждала бы тюрьма на базе Гуантанамо.